Ленинградский художник Евгений Рухин не имел никакого художественного образования – он родился в семье известных советских геологов, пошел по стопам своих родителей и получил образование как геолог. Но, отправившись уже в первую свою экспедицию, попросил родителей прислать ему туда краски и кисти – и начал расписывать пеньки и деревья. К андеграундной среде, со своими достаточно строгими критериями, он еще не принадлежал. Возможно, именно это состояние художника, чье сознание не перегружено никакими штампами, и позволило ему создать одну из самых радикальных работ шестидесятых. При взгляде издалека на «Стенку» может показаться, что это обыкновенный морской пейзаж. При ближайшем рассмотрении обнаруживается нечто противоположное. Это доскональное, без всякого намека на перспективу воспроизведение фрагмента стены в подъезде какого-то старого дома, где во время ремонта новую краску много раз накладывали поверх облупившейся, что создавало весьма богатую, с точки зрения живописи, структуру и говорило о том, что в этом доме живут люди совсем не богатые. А поверх всех этих живописных наслоений молодые жильцы процарапали разные дурацкие надписи: «Сашка – дурак», а неприличное слово «ХУЙ» было процарапано поверх таким образом, чтобы не шокировать общественную нравственность. Работа эта датируется 1962–1963 годом, то есть художнику было чуть больше двадцати лет. Примерно в тот же самый момент представители французского Nouveau réalisme и итальянского arte povera начали изучать, по словам Germano Celant «дихотомию между искусством и жизнью» (Flash Art, 1967).
Однако советские нонконформисты почти ничего не знали о поисках своих коллег в Западной Европе и следовали, как это ни парадоксально, призыву Никиты Хрущева «догнать и перегнать Америку». По этой причине независимые художники в СССР чаще ассоциировали себя с американским поп-артом. Однажды Рухин рассматривал альбом Джеймса Розенквиста и обнаружил там адрес американского художника. Завязалась переписка, и произошло удивительное: в 1965году Розенквист появился на пороге мастерской ленинградского нонконформиста, а вскоре посвятил ему свою работу «Взбитое масло для Евгения Рухина» («Whipped butter for Eugene Ruchin») (1965).
Название этой работы, кажется, содержит в себе некую иронию по отношению к другу из СССР – к этому моменту Евгений Рухин уже отошел от строгого и отстраненного стиля своей «Стенки» и начал делать картины-коллажи, где толстые слои краски покрывали и скрывали части антикварной мебели. Для Розенквиста этот стиль, как можно предположить, был слишком уж эстетизирован. Хотя очевидно, что работы такого типа живо напоминают «Кровать» Роберта Раушенберга (1955), где живопись в духе абстрактного экспрессионизма наложена на потертое одеяло.
Кстати сказать, именно в качестве последователя абстрактного экспрессионизма его и атрибутировали в Betty Parson’s Gallery в Нью-Йорке, которая работала с Поллоком, Ньюманом, Ротко и Раушенбергом, и куда в 1966-м попали работы Рухина. (Кажется, это был один из первых случаев, когда художник и СССР начинал сотрудничать с серьезной западной галереей). Это, наверное, было правильное определение – абстракция воспринималась в тот момент советскими нонконформистами как абсолютная свобода, несравненно более интенсивно, нежели художниками в США.
Именно в таком качестве творчество Евгения Рухина рассматривается в книге «Абстрактный экспрессионизм: интернациональный контекст» (ed. by Joan Marter, David Anfam). New Brunswick, N.J. : Rutgers University Press. 2007.
Найденные на помойке фрагменты предметов обихода, в основном фрагменты мебели: старых стульев, мебельной инкрустации, сундуков, столов, полок, старых диванных пружин, вживлялись в плотную живописную ткань. Она часто покрыта кракеллюром, возникшим в результате сложных технологических экспериментов. Сам художник писал о своих работах семидесятых: «Эти предметы утратили свою конкретную и всегда схематичную реальность и переродились в абстрактном и измененном состоянии… В этом синтезе современного искусства и фрагментов предметов старины, я выражаю свою ностальгию по прошлому России».
Эта ностальгия по утраченному прошлому и есть самое главное отличие умонастроений русских художников, отличающее их от направления, в котором двигались их американские коллеги. Те говорили о современности и критиковали общество потребления. А советскому человеку ничего не оставалось, как переживать щемящие чувства по отношению к предметному миру царской России – миру, который в самом прямом смысле был выброшен на помойку и сменился серой и неприглядной реальностью. Такие депрессивные умонастроения Рухина разделяли его московские наставники из «Лианозовской группы» – Владимир Немухин и Лидия Мастеркова, с которыми ленинградский художник познакомился в 1968-м. Именно Лидия Мастеркова, одна из первых, начала работать в области коллажа, вплетая в свои работы обрывки старинных кружев и дорогих тканей (например, картина Лидии Мастерковой «Без названия», 1968 года из коллекции Zimmerli Art Museum at Rutgers.)
В Лианозово Рухин, человек буйной социальной активности, познакомился с Оскаром Рабиными и стал одним из организаторов знаменитой «Бульдозерной выставки» в 1974-м. Однако нам не суждено узнать, как развивалось бы творчество Евгения Рухина в дальнейшем – в 1976 году он трагически погиб во время пожара в мастерской.
Андрей Ковалев